Семинарский храм

04.09.2014 г.| Сторчевой С.
Чем люди делаются цивилизованнее, тем становятся жестче

 Жестокость порождает новую жестокость. Чем люди делаются цивилизованнее, тем становятся жестче. Самые войны уже есть продукт цивилизации.

 Жестокость, по признанию самого мира, — гнуснейшая страсть, однако, наблюдая историю, мы видим, что ее проявления умножаются, утончаются, усложняются с ростом и развитием цивилизации. Чем люди делаются цивилизованнее, тем становятся жесточе. Самые войны уже есть продукт цивилизации, а не христианского учения, а если сравнить их в разное время и у разных народов, у дикарей и у культурных европейцев, то, конечно, младенцу даже понятно, что у первых они нравственнее и чище, а у последних кровопролитнее и жесточе. Ядовитые газы, разрывные пули, ослепляющие лучи, шрапнели и гранаты с бактериями и прочее, на чем изощряют свои мозги лучшие умы человечества — разве можно сравнить их с дубиной дикаря или прозаическими мечом и копьем времен «Илиады» Гомера?.. То же нужно сказать относительно эволюции — в ходе истории — пыток, понятия о «чести» и мести за оскорбление ее, и прочего и прочего.

 Вот несколько примеров.

 «Катон, получив плевок в лицо, ограничился лишь тем, что вытер его.

 Фемистокл, под угрозой поднятой на него собеседником палки, спокойно сказал: «Ударь, но выслушай».

 Сократ, получивший от одного из своих слушателей удар, на совет приятеля подать на оскорбителя жалобу в суд хладнокровно ответил: «Если бы осел ударил меня ногой, заставил бы ты меня жаловаться на него?»

 Циник Кратет, получивший от музыканта Никодрома такую пощечину, что все лицо у него вспухло и посинело, отомстил своему оскорбителю только тем, что, отправившись в народное собрание, привесил ко лбу своему дощечку с надписью: «Это мне сделал Никодром». (То же самое рассказывают про Сократа и Антисфена.)

 Когда по приходе северных германских народов в Италию один из тевтонцев вызвал на дуэль римского полководца Мария, последний ответил: "Если ему хочется поскорее окончить жизнь, то пусть повесится"».

 Все это, конечно, случаи не из христианской жизни, но они выше подобных примеров из нашего времени, когда, по понятиям высококультурного общества, требуется не просто стереть плевок или смыть его водою, но необходимо «смыть его кровью». А варвары и язычники, по крайней мере лучшие из них, чужую жизнь ценили и наслаждаться бедой ближнего не желали.

 Вот еще образец узаконенной в человеческом обществе жестокости — охота. Благовоспитаннейшие люди Европы называют ее «поистине великолепным зрелищем», и гениальные и прославленные таланты черпают в этом занятии величайшее наслаждение.

 Лев Толстой, протестовавший так против всякого убийства и проповедовавший (на словах) «скотинную добродетель» Посошкова, пишет в письме Т. Ергольской от 20 октября 1852 года: «Я полюбил ружейную охоту, и так как оказалось, что я стреляю порядочно, то это занятие берет у меня два-три часа в день... В ста шагах от моего дома я нахожу фазанов и за какие-нибудь полчаса я убиваю 2-3, 4. Кроме удовольствия, это упражнение прекрасно для моего здоровья...»

 В древности для здоровья некоторые властительные люди принимали еще ванну из теплой крови только что зарезанных детей. Говорили им, что это «занятие» прекрасно помогает!..

 И от «святых» и «великих» людей культуры мысль невольно обращается к подлинно святым и великим мужам христианства. Они не только людей, но и тварь, даже неодушевленную, любили от всего сердца и не причиняли ей никакого насилия. Вот, например, как откликается на создание Божие душа одного блаженного (не прославленного, нашего современника), Максима юродивого. Простой этот человек, малограмотный, но Божий — Дух Святой в нем живет, и даже от речи его исходит благодать.

 Передает о нем архимандрит Спиридон, которому он предсказал до начала Великой войны 1914 года и саму войну, и события после нее. «Смотри, батюшка, —говорит Максим, — все дела Божий дивны, о, дивны! Вот лес, ручейки текут, цветы цветут, травы зеленеют, птички Божий поют, и все это — дела Божий!» «Когда мы вошли в самую глубь леса, — передает автор статьи, — тогда Максим пал на землю, простер свои руки к небу и запел: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Когда он запел третий раз, я повалился на землю и лишился сознания. Не знаю, долго ли я находился в таком состоянии, но когда я пришел в себя, то увидел, что Максим стоит на том же самом месте с воздетыми к небу руками. Он что-то шептал, но что, разобрать я не мог. Начал и я с ним молиться. О, эти минуты никогда не изгладятся из моей памяти! Когда молитва была закончена, Максим взглянул на меня и опять сделал несколько поклонов. После этого мы сели, помолчали, а затем начал говорить Максим: "Без молитвы все добродетели — точно без почвы деревья. Ныне нет молитвы в жизни христиан, а если есть, то жизни в себе она не имеет. Христос Сам молился и молился больше всего в горах, на горных вершинах, где, кроме Него одного, никого не было. Христианин, друже, есть человек молитвы. Его отец, его мать, его жена, его дети, его жизнь есть один Христос. Ученик Христа должен жить только одним Христом. Когда он так будет любить Христа, тогда он обязательно будет любить и все творение Божие. Люди думают, что нужно прежде любить людей, а потом и Бога. Я и сам так делал, но все было бесполезно. Когда же начал прежде любить Бога, тогда в этой любви к Богу я нашел и своего ближнего, и в этой же самой любви к Богу всякий мой враг делался мне другом и человеком Божиим. Первая самая форма любви к Богу есть молитва. В настоящее время повсеместно христиане настроили множество храмов, стали грамотными и учеными, а живой молитвы нет. Вот в чем великая беда. Если бы христиане знали силу молитвы, то они были бы перерождены. Я ведь мало знаю грамоты, а молитва учит меня, как мыслить, говорить и делать... Но этого мало, чтобы только молиться. Нужно за Христа ежедневно умирать, и в этой смерти — жизнь христианина. Так Дух во мне говорит: нужно за Христа умирать. Мы еще живем, и эта жизнь наша есть точно младенческое еще состояние души. Зрелость ее — смерть, и смерть ради Христа. Когда мученики умирали за Христа, тогда они вкушали настоящую жизнь, и эта жизнь для них так сладка, что они забывали страдания и самую смерть! Я, юродивый Максим, и говорю, что без юродства нельзя Царства Божьего наследовать... Ах, дивны дела Божий! Говорят, что я сумасшедший, а ведь без сумасшествия, батюшка, не взойдешь в Царство-то Божие... Ах, Боже мой, Боже мой! Вот беда, нет теперь христиан; вот горе, все почти стали врагами Христовыми (сам плачет)... Вот будут дни, когда, батюшка, будет страшная война, весь мир будет воевать, а ты из Сибири поедешь туда и будешь на войне. Война — это суд Божий. Это еще не последний суд Божий. Суд этот над христианами за то, друже мой, что попрали Святое Евангелие. Христиане ныне отвергли Святое Евангелие (Максим рыдает). А что будет после войны, я пока, батюшка, тебе не скажу..." После этих слов Максим сразу загрустил и ушел в себя. Минут двадцать он совершенно молчал, а я не сводил с него своего взора... Затем снова стал говорить о том, что Евангелие Святое попрано христианами. "Жить по Евангелию, — говорил он, — надо быть сумасшедшим. Доколе люди будут умны и разумны, Царства Божия на земле не будет... Георгий! Молись и люби Бога и всю Его вселенную и все Его создание. Чего себе не желаешь, того и самому дьяволу не желай... Это моя жалость к творению Божию"...»

 «Гнев (а следовательно, и жестокость, как его исчадие) происходит от различных причин, и особенно от сластолюбия. О сем упоминает и Евагрий, повествуя, что некоторый святой говорил: "Для того и отвергаю наслаждения, чтобы отречь причины раздражительности"».

 Действительно, если человек рассердился, памятозлобствует, срывает на ком-нибудь зло, то ищи причину сего в том, что он в чем-нибудь не смог успокоить свою плоть. Но особенно часто эта страсть находится в связи с блудной.